Подростковая тусовка, труп сумасшедшей курьерши, побег, аватары эмоций в людях, море и солнце, религиозная война, скрытный поход, брошенные сокровища, мертвые тела, деструктивная секта в курьерской службе, богатый поклонник, заговорщики, картина масляными красками.

Из того, что снилось мне в (относительно)последние дни:

- Несуществующий город и реки времени в виде асфальтовых дорог, отделенных высокими поребриками;
- Отпуск на море с незнакомыми родственниками;
- Молодая мать, кончающая жизнь самоубийством спустя пару минут после того, как буквально на ее глазах из-за редкостной тупости умерли двое ее маленьких детей;
- Захват страны чертовыми фанатиками и случайное, но успешное восстание против них, которое я по идиотскому стечению обстоятельств возглавила.

Точно ведь было что-то еще, но я все забыла(

Обнаружила в себе еще один замечательный талант - вернее, он был всегда, но сейчас он потихоньку начал развиваться, потому я его и заметила.

Я умею прокрастинировать, прокрастинируя. А иногда - прокрастинировать, прокрастинируя, когда прокрастинирую. А вам слабо?

В моем лексиконе есть ряд слов, которые я стесняюсь произносить. В большинстве случаев, это несложные слова, в ударении которых я не уверена. Вроде, и достаточно легкие, чтобы ударение вызывало у кого-то вопросы, но я никогда не слышала этих слов в повседневной речи, поэтому даже не знаю, как их произносят другие люди.

Заправляя в ламинатор распечатанный лист с заданиями для школьников, пробежалась по нему рассеянным взглядом. Не сразу сообразила, что прочла слово с ошибкой.

- Господи! - успела обрадоваться я, - Не одна я бездарь, гласные тоже бездарные.

Самое ужасное в старых сказках - даже не жесть, которая была с любовью вырезана цензурой. Самое страшное - то, что женщинам с этими принцами еще всю жизнь жить.

Ужасно, когда во сне пытаешься закричать, а голос не звучит, изо рта доносится лишь невнятный писк или хрип. Но ничуть не лучше, когда крик получается отменным, заливистым, режущим уши своей высотой, и никто на него не реагирует. Раз за разом не получается привлечь ничье внимание, и в конце-концов голос отказывает. Горло словно наждачкой стесано, горят огнем надорванные связки, и в целом свете никому нет до этого дела. В принципе, в реальной жизни это совершенно логично и оправдано: кому надо мчаться за чужим криком, обретая на свою голову миллион проблем? Во сне от этого почему-то безмерно обидно.

Общество более милосердно к мужчинам, чем к женщинам. Реклама вконтакта ежедневно устраивала мне сеансы промывки мозга - вы еще не замужем? может, наймете свадебного фотографа? или снимете банкетный зал? или хотя бы платьишко белое приобретете? Свадьба-свадьба-свадьба!

Тема для меня, мягко говоря,не самая приятная и удобная, и я в порывах злости отключала эти объявления пачками. Вконтакт был неумолим. Не хотите того фотографа?
У нас есть еще сто двадцать пять! Не хотите платьице? Может, тогда туфельки белые? Или букет для невесты? А подвязочки и чулочки? А может, хотя бы сайт знакомств, раз вы такая убогая и на вас никто не женится?

Чертова реклама усиливала мою природную склонность к истерикам, но борьба с ней была борьбой с ветряными мельницами. В один прекрасный день я смекнула, что мужчин подобной дрянью не забрасывают, и тупо переключила пол в настройках вконтакта. С тех пор реклама зовет меня на концерты, семинары, фестивали, в онлайн-игры, в путешествия. Пригласили в музыкальный колледж для взрослых и на курсы писателей.

Я работала с вконтактовой рекламой и знаю, как она размещается - очень интересная система, учитывающая пол, возраст, место проживания и несколько десятков других параметров. Но обидно почему-то все равно.

Легенда, рассказанная стражнице охотницей за флягой вина из луноягоды.Легенда, рассказанная стражнице охотницей за флягой вина из луноягоды.


Давным-давно одно маленькое поселение воевало с племенем сатиров, что обитало неподалеку. Сатиров было больше, но победу они одержать не могли, потому что воительницы детей звезд были хороши. А самыми лучшими, самыми славными из них слыли две сестры. Очи их были светлы, лики - чисты, а прозвали этих воительниц - Утро и Вечер.

Однажды решили сии добрые воительницы разведать тропы тайные, запретные, да под неверным звездным светом ступили туда, куда ходить живым не дозволялось. Чаяли Утро и Вечер найти обходной путь в поселение врагов рогатых, чтобы с тыла ударить; да разыскать сокровище несметное, о котором давно шла молва. Говорили, что сокровище это столь ценно, что одним своим видом нечестивых загубит. В гордыне своей сестры посчитали, что они почти святы, и опасность им не грозит - тогда как нечестивее сатиров поганцев не сыскать. Думали сестры, что с сокровищем смогут их поразить, да победу в войне одержать.

Черные тучи тогда скрыли их деяние от взора Богини, и никто не узнал о том, куда они направлялись. Шли они лесом, запретным путем, пока не дошли до предгорий. Там пещеру обнаружили, обыскать решили – вдруг да станет она путем к тому, чего жаждали Вечер и Утро? Пещера та с секретом оказалась: за большим валуном прятался тайный лаз. А лаз тоже был не прост. Целый подземный лабиринт открылся перед сестрами. Где-то им приходилось пригнувшись идти, где-то - и вовсе ползти. В иных же местах путь преграждали бурные реки и бездонные провалы. Но неутомимы и упорны были Утро и Вечер, поверившие старой легенде. Знали они, что близка цель, знали, что вот-вот встретят они то, что способно погубить самого лучшего воина, чей изъян – не в силе, а в душе.

И вот бредут они почти без сил и видят, что в конце темного прохода что-то мерцает. Бегом они понеслись к свету, но нашли не выход из пещеры, не благословенную Богиней сияющую воду, ни даже горы сребра и злата. Встретил их приветливый очаг, а у него - мужчины, самые прекрасные, что можно представить. В волосьях, в бородах - цветы, шелковые платья больше украшают, чем скрывают гибкие станы, на нежных руках звенят-переливаются драгоценные браслеты. Смеются мужчины, поют, сестер замечая и привечая. Яствами чудными угощают, целуют в уста, укладывают в постель и ласкают так истово, как только может женщина вообразить.

Проходит так время, и Вечер, отдохнув, говорит сестре: "Ужель не видишь ты, что нет здесь оружия того, что поможет врагов сразить, да пути к ним тоже нет? Надо назад отправляться, наши сестры воюют, нас ожидают". "Устала я, не успела отдохнуть. Нужно еще мне спать, нужно кушаний отведать, чтоб сил восстановить" - отвечает Утро. Так ночь проходит, так проходит и день. Мужчины в танце извиваются, взоры воительниц услаждая, телами с ними сплетаются, поцелуи дарят щедро. Тревожно на душе Вечер, и вновь она зовет сестру отправиться в путь. Но та лишь смеется в ответ, говоря, что хочет отдохнуть еще, и во второй раз, и в третий.

Когда мужчины, обессилев от игр любовных, уснули, Вечер не стала будить Утро - потеряна та была для нее отныне, предательством и равнодушием себя заклеймив. Собрала Вечер вещи свои - даже еды в дорогу не взяла, чтоб не быть должной перед окаянными мужчинами. Не утерпела только - во флягу воды набрала. Тут и ошибка ее была - заметил ее самый маленький мужчинка. Взмолился. " Забери", - говорит, - "отсюда, милая Вечер! Колдуны здесь все, и меня здесь держат насильно. Хочу я звездный свет увидеть, хочу вновь свежего лесного воздуха вдохнуть!". Не хотела отважная Вечер брать с собой мужчину, но уж больно убивался он, и слезы лились из его прекрасных очей, в усах путаясь. Пожалела тогда воительница мужчину, повела с собой. Бежать быстрее нужно было - а он мало того, что еле плетется, так сбил еще босую ногу о камень.

"Ай-ай-ай", - закричал, застонал мужчинка, - "Как больно мне!". Услыхали крики эти, эхом усиленные, колдуны в пещере. Погнались за беглецами. Хотела Вечер бросить мужчину, да взмолился он пуще прежнего. Что делать -пришлось на шею того посадить. С двойным весом бежать тяжело. Видит Вечер - нагоняют их! Говорит мужчине, чтоб сидел тихо, и рот ему рукой закрывает. Проносится мимо погоня, по лабиринту в сторону, беглецов не замечая.

Избежали опасности. Идут они дальше - вернее, Вечер идет, а мужчинка на шее ее по-прежнему сидит. Да тут - бах! - как заденет глупой головой потолок! "Ай-ай-ай", - кричит, - "Головка-головушка, волосья мои прекрасные в крови вымажутся!". Услыхали крики эти из пещеры, помчалась погоня за Вечер и тем, кого с собой она вела. Вновь хотела бросить воительница свою глупую ношу, да так мужчинка смотрел на нее, так умолял, что не выдержало сердце ее. Подхватила она на руки его и побежала. А как погоня близко - затаились они, спрятались, Вечер рукой мужчине рот зажала, чтоб он не кричал. Пронеслась погоня мимо.

Через реки перебирались они, через подземные провалы перелезали. Ныл мужчина и стонал, а Вечер его на себе тащила. Вот, наконец, очутились они у самого входа темный лаз. Полезла Вечер туда, мужчину за собой потянула, а у него, у глупого, задница застряла. Застонал он, заголосил. Тут вновь услышали беглецов колдуны, побежали за ними. Успела вытащить Вечер ношу свою, тихо приказала сидеть... да не успела рот рукой закрыть. Смотрят они - а гонятся вовсе не мужчины за ними, а жуткие, страшные демоны - пасти оскалены, руки окровавлены. Тут мужчинка как от страха заверещит!

Мигом их настигли. Окружили и спрашивают - зачем вы от нас бежать хотели, тут вам и еда, и удовольствия, и все радости, что представить можно! Пал тогда маленький мужчина на колени. "Она", - говорит, - "украсть меня хотела, чтоб от вас скрыть, чтоб владеть единолично и не делиться ни с кем". Тут колдуны и растерзали храбрую Вечер. А сестра ее осталась сидеть в пещере той, пока много сотен лет спустя не пришел туда отряд храбрых воительниц да всех мужчин не поубивал, не поддавшись чарам их. От потолстевшей, обрюзгшей Утро узнали они историю эту - а как узнали - так и казнили.

Зарисовка про славное прошлое Хоупа и иже с нимПрибыв с опозданием, я пропустил и антре, и пляшущих лилипутов. Протиснуться к своему месту мне удалось лишь после начала представления: тяжелый саквояж не способствовал быстрому продвижению в толпе. Получившие право входа уже после почтенной публики, бедняки занимали не только галерку, но и проходы, весьма неохотно уступая дорогу. Увы, им было далеко до пристойного поведения: иные из них усадили на плечи отпрысков, иные вовсю плевали ореховой скорлупой.

- Наконец-то, - раздраженный голос окончательно убедил меня в том, что пустующее кресло предназначалось именно мне, - Я считал, что пунктуальность – одно из немногих имеющихся у тебя положительных качеств.

Доннован, устроившийся по соседству, вовсе не казался утомленным длительным ожиданием. Театральный бинокль в его руке покачивался из стороны в сторону – исключительное пижонство. Костюм, явно сшитый по заказу, был не слишком уместен в цирке, но я живо устыдился своего дорожного сюртука.

Заталкивая саквояж под сидение, я едва не уронил большой пакет воздушной кукурузы, стоявший на подлокотнике.

- С корабля – на бал, - очередной язвительный комментарий не заставил себя ждать.

- По крайней мере, я не выряжен, словно на премьеру в Бродвее, - выдержав секундную паузу, я мстительно добавил, - В роли Панталоне.

К чести Доннована, он всегда соблюдал неписаные правила. Он мог бы заявить что-то насчет соответствующего вида господ и слуг – и закончил бы спор, проиграв по всем статьям.

- Ты, вероятно, в курсе, что мы приглашены на праздник, - поджав губы, Доннован наблюдал за плавным танцем женщины-змеи, - Удивительное событие, истинное чудо, являющееся не чаще раза в столетие.

Он почти цитировал текст письма, два дня назад попавшего в мои руки вместе с билетом на сегодняшнее представление. Незнакомое имя отправителя, знакомый почерк, вместо привычной открытки - сложенный вчетверо листок афиши, отпечатанный на дешевой бумаге.

- Удивительная женщина, - я слегка понизил голос, видя, что сидящая по правую сторону от меня девчонка в лакированных туфлях тянет за рукав гувернантку, намереваясь пожаловаться на нашу болтовню. Сей же миг накрачей ударил в литавры, заглушив слова – но Доннован и без того знал их. Как и то, что относились они не к танцовщице.

Некоторое время мы молчали, не желая перекрикивать музыку - нарастало крещендо. Наблюдение за разодетой в разноцветные тряпки гибкой плясуньей помогало скрасить тревожное ожидание. Кукуруза из пакета оказалась недурной, пусть и излишне щедро присоленной.

- Воровство – это преступление, - флегматично заметил Доннован, когда змееподобная женщина покидала манеж под аплодисменты и улюлюканье публики, - Как тебе известно, подобные деяния караются законом.

- Преступление, - в хищении меня уже уличили, значит, отпираться не имело смысла, - Если речь идет об особо ценном имуществе, мерой пресечения является смертная казнь через повешение. Однако, согласно статистике, наиболее частые наказания за кражу – каторга либо тюремное заключение.

Подтверждая факт свершения преступления, я подцепил еще пару зернышек, продолжив:

- С учетом того, что суммарная стоимость краденого составляет не больше цента, тебе и вовсе придется ограничиться устным взысканием.

- Протестую! Украденная собственность представляла собой особую ценность, являясь памятной вещью, - сама по себе фраза звучала абсурдно, но Доннован умудрился проговорить ее совершенно серьезно. Увы, смех клоуна, выбежавшего на арену в паузе между номерами, изрядно испортил впечатление, произведенное им.

- Протест отклонен. Проведенная экспертиза свидетельствует, что срок изготовления предмета спора – не более часа, следовательно, являться памятной собственностью он не может.

Мы снова замолкли. Я доедал воздушную кукурузу, Доннован разглядывал в бинокль клоуна, укротителей и жонглеров – не знай я, что он без всяких линз различит каждую песчинку на манеже – купился б. Ужимки шута унижали само человеческое достоинство. Тощий лев выглядел жалко, будто весь его обед съедал усатый джентльмен в трико, заправски щелкающий кнутом. Жонглеры работали слаженно, и, к моему удовлетворению, они ограничились мячами и кинжалами, не переходя к горящим булавам. Выступление силачей послужило отличным поводом подремать.

Зов фанфар не вывел меня из сонного оцепенения – это сделал болезненный толчок в плечо.

- Начинается, - шепнул Доннован, и его голос показался куда громче, чем вопли конферансье, возвещавшие об удивительной, чудесной, несравненной…

В наступившей тишине отчетливо зазвучала барабанная дробь. Спустя несколько тактов к ней присоединилась одинокая скрипка, а электрический прожектор рампы – чудо современной техники – высветил одинокую светлую фигурку под куполом цирка. Девушка, совсем юная, тонкая, золотоволосая. Это лицо я видел лишь на афише – однако слишком хорошо знал, что его черты не имеют никакого значения.

Стоя на крошечной площадке, девушка грациозно поклонилась. Затем, посылая воздушные поцелуи публике, ступила на канат, протянутый так высоко, что захватывало дух. Столь хрупкая, столь беззащитная – чтобы не сдуть ее, подобно пушинке, хотелось затаить дыхание. Правда, сделать это так же качественно, как Доннован, я бы не смог. Тот вовсе превратился в подобие восковой статуи, начисто забыв о движении, моргании и прочих вещах, подобающих обычным людям.

К скрипке присоединился бубен, отстукивающий неровный, рваный ритм. Биение сердца. Эквилибристка шествовала ему в такт, покачивая бедрами, пританцовывая - блестки сверкали на белом трико, полупрозрачная юбка струилась шлейфом. Широко раскинув руки, девушка словно пыталась обнять весь зал, и смех ее, торжествующий, лился с высоты звоном тысячи медных бубенцов.

Шаг, еще один, еще и еще. Не в силах отвести взгляд, я видел, как, оступившись, она неловко взмахивает руками и медленно, точно в страшном сне, падает вниз. Не отрываясь, смотрел, как флагом побежденного трепещет белая юбчонка, как рот приоткрывается в немом удивлении, как разлетаются пряди волос. Жалкий миг казался вечностью, и эту вечность я обречен был наблюдать, как под неестественным, совиным углом перегибается ее шея, как агонизирует изломанное тело.

Тоненько пискнула девочка, сидящая справа, прерывисто вздохнули позади, заголосили где-то на передних рядах. Доннован с такой силой сжал подлокотник, что тот затрещал под побелевшими пальцами. Мне достаточно было прислушаться к току собственной крови, чтобы почувствовать его недоумение и испуг.

Первый негромкий вскрик стал сигналом для остальных. В зал сошла лавина звуков: причитания и плач, встревоженные голоса, шепот и даже смех. Богато одетый джентльмен ринулся к арене из первого ряда, но застыл у самого барьера, прижимая к груди букет роз. Семеня кривыми ножками, на арену бросился лилипут. Упав на колени подле несчастной, он попытался не то привести ее в чувство, не то оценить полученные ее бедным телом повреждения – заведомо безрезультатно. Обхватив пальцами девичье запястье, карлик что-то испуганно лопотал, беспомощно оглядываясь на джентльмена и его глупые, ненужные цветы. Он вряд ли успел почувствовать рывок и резкий удар, впечатавший его крохотное тельце в доски.

А удар оказался страшен. Перехватив злополучного уродца за кисть руки, эквилибристка дернула его в свою сторону, тотчас же набросившись на обмякшее тельце. Подобно дикому зверю, она впилась в шею, раздирая бархатную ливрею. С хрустом вставали на место ее позвонки, обретали подвижность покалеченные ноги. Красные на белом, на трико расцветали пятна. Пара минут оглушительной тишины – и тварь, все еще сохраняющая миловидный облик, отшвырнула свою жертву, изготовившись для прыжка.

В задних рядах возникла давка. Кто-то из бедняков пытался покинуть проклятое представление, иные же сохраняли безмолвие, очарованные творящимся на арене безумством. Привычный цирковой шатер позволил бы избежать столпотворения, пусть и ценой изорванного брезента. Новое же здание, выстроенное по всем стандартам качества, не подразумевало пути через стены. Кого-то оттеснили от выхода, кого-то уронили на пол, топча ногами…

Оглянувшись назад, я едва не отвлекся от главного. Один за другим прозвучали шесть револьверных выстрелов. Выронив букет, богатый джентльмен стрелял практически в упор, и каждая из его пуль достигла цели. Не иначе, они были заговоренными – чем еще можно было объяснить огромные сквозные раны с оплавившимися краями? Почти по-детски ойкнув, тварь успела отступить на шаг, прежде чем рухнуть на пол дымящейся грудой мяса и костей. Дуновение невидимого ветерка – и серебристый пепел тонкой струйкой развеялся по ветру.

Лопнула невидимая нить – напряжение, державшееся с момента восстания чудовища, схлынуло. Публика спешила покинуть свои места, и на сей раз бедняг, прикованных к месту ужасом, вовсе не осталось. Помимо Доннована – тот, вжавшись в кресло, так и буравил арену невидящим взглядом. Угроза, исходящая от него, ощущалась столь отчетливо, что спешащие к выходу соседи предпочитали избегать нас, выбирая другие пути.

Большинство стремилось к обычным выходам, но некоторые предпочли скрыться за кулисами, в подсобных помещениях. Ярко разряженные жонглеры тащили туда же героического стрелка. Тот выглядел совсем дурно, еле переступая ногами и сиюминутно оглядываясь в сторону еще видневшегося пепельного следа. Какая-то женщина, не боясь выпачкать платье, ловко вскарабкалась на барьер, подхватив истерзанного лилипута и поспешив за остальными.

- Истинное-мать-его-чудо, - прошипел Доннован, обнажив длинные клыки. Хорошо, что смотреть на него было некому. Последние зрители, покидавшие зал, были более озабочены собственным спасением.

- Быть может, она не… - ответом на мою попытку найти хоть какое-то оправдание случившемуся стало короткий глухой рык. Пришлось замолкнуть. Не то, чтобы меня пугало наличие кровожадного монстра ближе, чем на расстоянии вытянутой руки. Скорее, жаль было бы портить ему настроение еще сильнее.

Невысокая девушка в белом трико возникла перед нами из пустоты. Смуглая, темноглазая и мало похожая на давешнюю эквилибристку, она, тем не менее, имела схожий набор алых пятен на груди, а в руке сжимала смахивающий на паклю светлый парик. Вскарабкавшись на кресла предыдущего ряда, она смотрела на нас по-детски наивно, выжидающе.

- Мне кажется, получилось красиво, - так и не дождавшись слов, она беспечно качнулась на спинке кресла. Голос, глубокий и звучный, совсем не вязался с задорными ребяческими интонациями, - Все так и визжали от восторга!

Склонив голову на бок, она скользила взглядом по нашим лицам, тщась прочесть по ним мнение о представлении. Живые темные глаза напоминали угольки, алый язычок то и дело облизывал губы. С далеким светлым силуэтом под куполом цирка ее объединяла разве что видимая беззащитность. Ей хотелось отвечать – но, глядя на сидящего в соседнем кресле, я понимал, чем это чревато.

- Ну же? Оливер, милый, скажи мне! – заканючила девица, едва не подпрыгивая. Хорошо, что она не рискнула схватить Доннована за руку – потому что тот, не выдержав, вскочил со своего места и, ощерившись, врезал по спинке ни в чем не повинного кресла. Я грустно наблюдал за тем, как он мчится к выходу крупными прыжками, каким-то чудом балансируя между остатками разума и звериным безумием. Проследовать за ним, однако, не успел.

- Стоять, - приказной тон без малейшей доли сочувствия вмиг сменили притворные капризные нотки, - Мне ведь так интересны впечатления! Я старалась, а мое глупое дитя, кажется, не в восторге. Не кажется ли тебе, что это совсем не честно?

- Почему? – приличия требовали поддержать разговор. Кроме того, мне в самом деле было любопытно.

- Это ведь было для него! Он не верил в то, что я когда-то была звездой цирка, и мне непременно надо было доказать это. Как видишь, получилось замечательно. Вернее, должно было получиться замечательно, но я нечаянно иссушила тело той девочки, которую хотела изобразить на выступлении. Я не могла оставить ее труп валяться за кулисами без всякого объяснения, так что пришлось импровизировать, объясняя публике ее гибель.

Настолько глупого, бездарного оправдания массовых беспорядков мне не доводилось слышать со времен судебных заседаний. Однако при всей его нелепости невозможно было не верить этим словам, не проникнуться их подкупающей искренностью. В конце концов, разве восторженное сияние темных глаз не окупало гибель пары циркачей да оттоптанных ног толпы?

- Истинное чудо, как и было обещано, - после недолгой паузы ответил я, - Mirabile.
Строгие правила латыни не позволяли таким варварским способом выдирать прилагательные из контекста, однако моя собеседница оценила фразу, одобрительно хихикнув.

- Вы, американцы, никогда не научитесь произносить мое имя верно. Впрочем, такой вариант тоже неплох.

***

Доннован ждал меня. Не у самого выхода – хотя у дверей цирка до сих пор было многолюдно. В стороне, у поворота в какой-то переулок.

- Тупая сука, - выплюнул он, - После она наверняка будет удивляться, что ее преследуют охотники. С чего бы это?!

Он не ждал сочувствия или даже согласия. Лишь выплескивал излишки ненависти, пытаясь держать в узде собственного зверя. Отборная брань в адрес нашей общей знакомой скрашивала наш путь к вокзалу. Ночь еще не перевалила за середину, а это значило, что у нас хватало времени выбраться из города.

- Лучше было бы стать долбанным носферату, чем связаться с этой идиоткой. Почему за столько лет она так и не смогла научиться думать головой? Подставляет и себя, и секту, и даже нас с тобой!

То поддакивая, то сохраняя молчание, я думал совсем об ином. О том, как жалобно и серьезно звучал ее голос, когда она просила уберечь кровь ее крови, единственное дитя, от всего зла этого мира. Обещание натянуть кишки на уши в случае неудачи тоже звучало весьма убедительно.